![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Ах, решето не память! Где же мои проценты?
Dec. 6th, 2016 05:14 amВчера конференция SITE, Стокгольмского института переходных экономик в Стокгольмской школе экономики, посвящённой 25-летию «перехода» и 25-летию института началась с выступления Андерса Ослунда, когда-то создателя института. Я-то о SITE узнал в 1998-ом, когда Эрик Берглоф, уже следующий директор, позвал меня присоединиться к небольшой группе молодых экономистов, образованной вокруг получивших PhD в Гарварде и МТИ и возвращавшихся в Москву Екатерины Журавской и Ксении Юдаевой. Сейчас, через 17 лет, видно, какое это было огромное событие в истории нашей экономической науки и сообщества. После десятилетий «межвременья» Катя стала первым российским экономистом за пределами математической экономики, заметным в научном мире. Ксения стала первым в России академическим экономистом, серьёзно влияющим на практическую политику. Во многом благодаря её усилиям сегодняшнее обсуждение денежной политики и экономической динамики ведётся – всеми, и сторонниками, и противниками нынешнего курса – на гораздо более высоком уровне. Боже, неужели Эрик привозил нас на Nobel Symposium по экономике переходного периода 17 лет назад? Два участника симпозиума получили Нобелевские премии и ещё 6-8 по-прежнему "в гонке". Но я отвлёкся...
Большинство работ на двухдневной конференции – эмпирика, современными методами, связанная с бывшими социалистическими экономиками. Но для самое интересное для меня лично было в выступлениях Леонида Полищука из ВШЭ и Жерара Ролана из Беркли, а это тоже, в сущности, часть давней истории.
Полищук, на мой взгляд, автор самой интересной работы по экономике переходного периода, написанной в России в 1990-е. Единственной, которая стоит включения в историю мировой экономической науки. Статья Полищука и Савватеева “Spontaneous (non) emergence of property rights” была напечатана в 2004-ом году, но опубликована в качестве препринта в 1997-ом году и оказала огромное интеллектуальное влияние на меня лично. Моя магистерская диссертация в РЭШ, до сих пор моя самая цитируемая работа, “Why the Rich May Favor Poor Protection of Property Rights” была изначально просто попыткой показать, что описанное у Полищука-Савватеева может быть долгосрочным равновесием. Итоговая модель отличается сильно (чтобы поставить модель Полищука-Савватеева в динамический контекст, я модифицировал модель эндогенного роста Бенабу из статьи "Inequality and Growth", которая, свою очередь, являлась элегантной переформулировкой модели Перссона-Табеллини из статьи "Is Inequality Harmful for Growth?"). Полищук и Савватеев, к слову, вовсе не были оценены по достоинству: например, статья Стиглица и Хофф с аналогичной моделью появилась на пять лет позже, но была опубликована раньше.
Идея у Полищука и Савватеева была новой, а модель – очень элегантной. В модели общего равновесия субъекты делили свой капитал между производством и «борьбой за ренту» (в духе моделей Таллока и Скапердаса). Часть произведённого отнималась (в духе Адама Смита в модели не было разницы между «налогом» и «грабежом» - с точки зрения стимулов к производству действительно неважно, для чего у тебя отнимают часть произведённого) и перераспределялось между теми, кто инвестировал в борьбу за ренту пропорционально их инвестициям. Благодаря изящному техническому трюку (каждый субъект был «мал» по отношению ко всему обществу), относительная отдача от инвестиций в борьбу за ренту оказывалась выше, чем отдача от производства. (На важность такого соотношения относительных отдач для устойчивости плохих равновесий указали Мёрфи-Шлейфер-Вишны в “Why is Rent-Seeking So Costly to Growth”, моей любимой модели для первой лекции «Введения в экономику».)
И уже сразу получается, что в борьбу за ренту инвестируют богатые, а не бедные! Всё потому, что для богатых предельная отдача от инвестиций ниже, чем для бедных, и, в равновесии, проинвестировав фиксированный объём в производство, остаётся вкладывать всё остальное богатствов борьбу за ренту. Значит, чем богаче субъект, тем больше он выигрывает от борьбы за ренту и тем сильнее он заинтересован в том, чтобы права собственности были защищены плохо! У профессора РЭШ Полтеровича было интересное продолжение модели Полищука, в котором спрос на институты привязывался к технологиям производства, но он эту работу просто, кажется, забросил. (А мне лично это кажется самой интересной его работой.)
В статье Полищука и Савватеева был приведён пример, показывающий, что большинство может проголосовать за неполную защиту прав собственности (то есть за Парето-доминируемое состояние), но главная мысль была даже проще: вопреки классической логике, богатые могут быть заинтересованы в том, чтобы права собственности были защищены плохо. Это было – и остаётся – очень важной идеей для понимания институционального развития. Она показывает, что механизм возникновения институтов в результате «спроса на институты» (например: приватизация приводит к возникновению людей с собственностью, люди с собственностью хотят, чтобы собственность была защищена, это приводит к возникновению институтов защиты прав собственности) может не работать автоматически. В дискуссии о переходных экономиках – один из важнейших, на мой взгляд, интеллектуальных прорывов 1990-х (наряду с «однократным пересечением» в работе Маскина о приватизации 1992 года и «мягким бюджетным ограничением» Корнаи-Маскина-Ролана-Берглофа-Деватрипонта) и важнейший мостик к политэкономике/институциональной экономике 2000-х (Асемоглу-Робинсона). Я лично горжусь своими кирпичиками в этом мостике – Жерар Ролан описал мою работу в своём учебнике 2000 года, Роджер Майерсон, услышав мою модель в Сиэттле в 2000-м, заинтересовался темой, да и Дарону Асемоглу она запала в память после конференции, организованной Андреем Шлейфером и Симеоном Джанковым в 2002-ом. (Познакомились с Дароном мы только через год, стоя в очереди на ланч на EEA-ESEM в Cтокгольме.)
Ни модель Полищука-Савватеева, ни моя формально не подходят для анализа нескольких крупных игроков (потому что не работает технический трюк, при котором каждый субъект экономики является «малым») и, значит, плохо описывают олигархов, которые, по определению олигархии, должны быть стратегическими игроками. Тем не менее, наши статьи стали популярны именно как «модели олигархии». Мы с Сергеем Гуриевым сделали модель со стратегическими олигархами в “Dictators and Oligarchs: A Dynamic Theory of Contested Property Rights”, но к этому моменту в самой идее того, что богатые являются оппонентами хороших институтов уже ничего революционного не было. В 2000-е таких моделей стало много.
В своём докладе Л.И. рассказал об этой идее – плохого стабильного равновесия в дополнение к слайдам, на которых был показан масштаб шока для представлений в результате экономической катастрофы конца 1980-х- начала 1990-х и распада СССР. То есть в единой картине история 25 лет перехода – начальный шок, до сих пор не стёрты, и стабильность неправильного равновесия с тех пор. Текста статьи пока нет, а пересказывать графики на память я не хочу.
Жерар Ролан, классик переходной экономики, автор, уже ближе к закату этой области, основного учебника по переходным экономикам, автор первых «теорий реформ» и моделей перераспределительного государства, тоже попытался сделать 25-летнюю историю переходного периода часть единой исторической перспективы. Основная идея – смотреть на эволюцию госструктур, не на экономическую политику или конкретные реформы. Жерар – автор первых теоретических работ об экономических реформах в Китае (достаточно вспомнить модель, связывающий федерализм и мягкие бюджетные ограничения) и, сейчас, учитель целой плеяды специалистов по китайским реформам и политэкономике Китая. Для него естественно сравнивать всё с Китаем, а китайский переход от социализма к рынку хорошо анализируется и как «эволюция государства», и как «последовательность реформ». Для большинства европейских переходных экономик это разные вещи, потому что разные этапы «эволюции» не планировались теми, кто был стратегическими игроками в предыдущий момент. Например, ельцинские экономические реформы не были продолжение горбачёвских экономических реформ – они были результатам их провала. Точно так же масштабная национализация при Путине – не результат чего-то задуманного при Ельцине: это следствие произошедшего. С другой стороны, рассматривая 25-летнюю историю экономического перехода как последовательность политик и реформ, обязательно получишь слишком пёструю и противоречивую картину.
Конечно, «экономика переходного периода» сейчас – скорее, часть экономики развития, чем самостоятельный раздел экономической науки. С другой стороны, несмотря на то, что экономисты, я считаю, сейчас понимают намного больше о том, как происходил переход, это всё ещё очень далеко от стадии, на которой это можно вписать в учебники так же чётко, как, скажем, вписана Великая депрессия. Как естественный эксперимент, который, конечно, невозможно сделать в лаборатории, "переход" будет заслуживать внимания ещё очень долго.
Большинство работ на двухдневной конференции – эмпирика, современными методами, связанная с бывшими социалистическими экономиками. Но для самое интересное для меня лично было в выступлениях Леонида Полищука из ВШЭ и Жерара Ролана из Беркли, а это тоже, в сущности, часть давней истории.
Полищук, на мой взгляд, автор самой интересной работы по экономике переходного периода, написанной в России в 1990-е. Единственной, которая стоит включения в историю мировой экономической науки. Статья Полищука и Савватеева “Spontaneous (non) emergence of property rights” была напечатана в 2004-ом году, но опубликована в качестве препринта в 1997-ом году и оказала огромное интеллектуальное влияние на меня лично. Моя магистерская диссертация в РЭШ, до сих пор моя самая цитируемая работа, “Why the Rich May Favor Poor Protection of Property Rights” была изначально просто попыткой показать, что описанное у Полищука-Савватеева может быть долгосрочным равновесием. Итоговая модель отличается сильно (чтобы поставить модель Полищука-Савватеева в динамический контекст, я модифицировал модель эндогенного роста Бенабу из статьи "Inequality and Growth", которая, свою очередь, являлась элегантной переформулировкой модели Перссона-Табеллини из статьи "Is Inequality Harmful for Growth?"). Полищук и Савватеев, к слову, вовсе не были оценены по достоинству: например, статья Стиглица и Хофф с аналогичной моделью появилась на пять лет позже, но была опубликована раньше.
Идея у Полищука и Савватеева была новой, а модель – очень элегантной. В модели общего равновесия субъекты делили свой капитал между производством и «борьбой за ренту» (в духе моделей Таллока и Скапердаса). Часть произведённого отнималась (в духе Адама Смита в модели не было разницы между «налогом» и «грабежом» - с точки зрения стимулов к производству действительно неважно, для чего у тебя отнимают часть произведённого) и перераспределялось между теми, кто инвестировал в борьбу за ренту пропорционально их инвестициям. Благодаря изящному техническому трюку (каждый субъект был «мал» по отношению ко всему обществу), относительная отдача от инвестиций в борьбу за ренту оказывалась выше, чем отдача от производства. (На важность такого соотношения относительных отдач для устойчивости плохих равновесий указали Мёрфи-Шлейфер-Вишны в “Why is Rent-Seeking So Costly to Growth”, моей любимой модели для первой лекции «Введения в экономику».)
И уже сразу получается, что в борьбу за ренту инвестируют богатые, а не бедные! Всё потому, что для богатых предельная отдача от инвестиций ниже, чем для бедных, и, в равновесии, проинвестировав фиксированный объём в производство, остаётся вкладывать всё остальное богатствов борьбу за ренту. Значит, чем богаче субъект, тем больше он выигрывает от борьбы за ренту и тем сильнее он заинтересован в том, чтобы права собственности были защищены плохо! У профессора РЭШ Полтеровича было интересное продолжение модели Полищука, в котором спрос на институты привязывался к технологиям производства, но он эту работу просто, кажется, забросил. (А мне лично это кажется самой интересной его работой.)
В статье Полищука и Савватеева был приведён пример, показывающий, что большинство может проголосовать за неполную защиту прав собственности (то есть за Парето-доминируемое состояние), но главная мысль была даже проще: вопреки классической логике, богатые могут быть заинтересованы в том, чтобы права собственности были защищены плохо. Это было – и остаётся – очень важной идеей для понимания институционального развития. Она показывает, что механизм возникновения институтов в результате «спроса на институты» (например: приватизация приводит к возникновению людей с собственностью, люди с собственностью хотят, чтобы собственность была защищена, это приводит к возникновению институтов защиты прав собственности) может не работать автоматически. В дискуссии о переходных экономиках – один из важнейших, на мой взгляд, интеллектуальных прорывов 1990-х (наряду с «однократным пересечением» в работе Маскина о приватизации 1992 года и «мягким бюджетным ограничением» Корнаи-Маскина-Ролана-Берглофа-Деватрипонта) и важнейший мостик к политэкономике/институциональной экономике 2000-х (Асемоглу-Робинсона). Я лично горжусь своими кирпичиками в этом мостике – Жерар Ролан описал мою работу в своём учебнике 2000 года, Роджер Майерсон, услышав мою модель в Сиэттле в 2000-м, заинтересовался темой, да и Дарону Асемоглу она запала в память после конференции, организованной Андреем Шлейфером и Симеоном Джанковым в 2002-ом. (Познакомились с Дароном мы только через год, стоя в очереди на ланч на EEA-ESEM в Cтокгольме.)
Ни модель Полищука-Савватеева, ни моя формально не подходят для анализа нескольких крупных игроков (потому что не работает технический трюк, при котором каждый субъект экономики является «малым») и, значит, плохо описывают олигархов, которые, по определению олигархии, должны быть стратегическими игроками. Тем не менее, наши статьи стали популярны именно как «модели олигархии». Мы с Сергеем Гуриевым сделали модель со стратегическими олигархами в “Dictators and Oligarchs: A Dynamic Theory of Contested Property Rights”, но к этому моменту в самой идее того, что богатые являются оппонентами хороших институтов уже ничего революционного не было. В 2000-е таких моделей стало много.
В своём докладе Л.И. рассказал об этой идее – плохого стабильного равновесия в дополнение к слайдам, на которых был показан масштаб шока для представлений в результате экономической катастрофы конца 1980-х- начала 1990-х и распада СССР. То есть в единой картине история 25 лет перехода – начальный шок, до сих пор не стёрты, и стабильность неправильного равновесия с тех пор. Текста статьи пока нет, а пересказывать графики на память я не хочу.
Жерар Ролан, классик переходной экономики, автор, уже ближе к закату этой области, основного учебника по переходным экономикам, автор первых «теорий реформ» и моделей перераспределительного государства, тоже попытался сделать 25-летнюю историю переходного периода часть единой исторической перспективы. Основная идея – смотреть на эволюцию госструктур, не на экономическую политику или конкретные реформы. Жерар – автор первых теоретических работ об экономических реформах в Китае (достаточно вспомнить модель, связывающий федерализм и мягкие бюджетные ограничения) и, сейчас, учитель целой плеяды специалистов по китайским реформам и политэкономике Китая. Для него естественно сравнивать всё с Китаем, а китайский переход от социализма к рынку хорошо анализируется и как «эволюция государства», и как «последовательность реформ». Для большинства европейских переходных экономик это разные вещи, потому что разные этапы «эволюции» не планировались теми, кто был стратегическими игроками в предыдущий момент. Например, ельцинские экономические реформы не были продолжение горбачёвских экономических реформ – они были результатам их провала. Точно так же масштабная национализация при Путине – не результат чего-то задуманного при Ельцине: это следствие произошедшего. С другой стороны, рассматривая 25-летнюю историю экономического перехода как последовательность политик и реформ, обязательно получишь слишком пёструю и противоречивую картину.
Конечно, «экономика переходного периода» сейчас – скорее, часть экономики развития, чем самостоятельный раздел экономической науки. С другой стороны, несмотря на то, что экономисты, я считаю, сейчас понимают намного больше о том, как происходил переход, это всё ещё очень далеко от стадии, на которой это можно вписать в учебники так же чётко, как, скажем, вписана Великая депрессия. Как естественный эксперимент, который, конечно, невозможно сделать в лаборатории, "переход" будет заслуживать внимания ещё очень долго.
